***
Я
со своим багажом
отправляюсь на свалку истории.
Пачка поюзанных чувств -
чушь, попросту говоря.
Впрочем,
побыть вторсырьем
- это и вовсе-то горе ли?
Много хороших вещей
делают из вторсырья :)

***
Считать слова несказанными. Страсти –
Небывшими и миновавшим - страх.
Сегодня
Избавленные с легкостью от клятв,
Без лжи меж нами –
мы наверно станем ближе,
По крайней мере, на одну из правд.

***
Хватит с меня нелюбви
неохотных даров,
Горького хлеба
и слишком холодного чая.
Да, я скучаю.
Но - все ерунда, поскучаю.
Это закон бытия -
справедлив и суров.
В памяти песен
останется музыка слов,
в памяти сердца -
немая риторика взглядов.
Ну, не смотри так.
Не надо... не надо, не надо.
Это не страшно.
Не страшно, belive me, beloved...

***
В тот самый день, когда и ты меня предашь,
Изменят мне слова, глаза и руки.
И заберет меня у жизни на поруки
Тоска, поправив хмуро патронташ.
И уведет меня за дальний край земли,
Поставит к стенке и пальнет не глядя.
И я ее молить не стану о пощаде,
Как и тебя не попрошу.
Ну, цельсь... пали!

***
Бремя непрожитых жизней,
Бремя несбывшихся судеб.
Искренней будь - и капризней.
Переигровки - не будет.
Нет пересдач, репетиций,
Дублей и вариаций.
Всем раздается по жизни -
Будем дотла проживаться.

***
Все мы – только изгнанники чьих-то усталых сердец.
Мы – простые солдаты с давно разбомбленных редутов.
Мы живем под огнем и считаем года на минуты,
Даже для побежденных войне наступает конец.
Даже для побежденных однажды кончается бой
Неумелой попыткой стерпеться с немыслимой болью.
Белый голубь души все равно будет рваться на волю.
Все мы только бойцы легионов, ведомых судьбой...

***
так, чередой провалов и высот,
галопом от искуса до искусства,
ведет меня, и гонит, и несет
судьба, по-глупому влюбившаяся в чувства.
и без разбора - тракт иль бурелом,
жара, буран иль радужные краски -
резвит судьба восторженным ослом,
себя считая скакуном арабским...

***
что ж ты, господи, мой казначей,
оставляешь меня,
без гроша,
просто так,
на поруки,
и только,
покоем и миром дыша,
мне даешь
утешающе
в зябкие руки
чаю в чашке
цвета рижских усталых ночей...

***
я нахожу себя
глупенькой,
вздорной,
слишком доверчивой,
злой,
но покорной,
пренебрегающей стрижкой и краской,
чуть ханжеватой - той, старой закваской,
толику лживой,
привычно усталой.
но - нахожу.
а и это немало.

***
Задворки, свалки, стройки, переходы,
И островки нетоптанной травы.
Меняются поветрия и моды -
Весь макияж стареющей Москвы.
И по-английски убегают годы,
И жизнь пестра, "безвидна и пуста".
...И спят усталые гранитные комоды
Над чешуей Кузнецкого Моста.

***
за окном дотемна
догорает закатное небо,
отступили дела,
все давно разошлись по домам.
я сижу в тишине
на диете из чая и хлеба,
и рисую картинки
к когда-то приснившимся снам.
вечность ждет.
время тянется тихо и странно.
дисциплина и долг
не дадут не дожить до утра.
имя вечной любви
подомнет колесо махаяны,
а уборщица звякнет
ключами святого Петра.

***
уж горло оплело пенькой.
и небо стало странно близким.
и пламенеет над рекой
июньский день недекабристски.
и лед предсмертья холодит
до спазма стиснутые вены.
и поп устало говорит
про всепрощение измены.
и бьется в мозг, как шмель в окно -
не удалось пройти по кромке.
а дальше... дальше все равно.
неважно - станут ли потомки
о страхе, боли и вине,
и ломком лязге шпажной стали
читать на тыльной стороне
за доблесть даденой медали...

***
мак на ветру
алым мазком кисти.
степь и апрель.
небо как холст чистый.
кто и зачем
тебя у меня отсудит?
это так странно -
сына кормить грудью.
это так дико -
верить, как в быль, в небыль.
пыль и ковыль,
тракт как тропа в небо.
это так странно -
быть небиблейской Руфью.
стадо, пастух
что молчалив, как суфий.
в сумке хлеба,
скрипом арба мучит.
спи, мой сынок.
снись мне во сне лучше.

***
мокрый город
книжника Марка,
христова пиарщика.
подобравши подол,
по бедра в воде,
ты встречаешь
весну
голубиным клекотом,
и клекотом волн,
здесь
и нигде.

***
что, не поется?
пей!
можно подумать - дело...
бродит душа во сне
в храмах святых отцов
и матерей.
кто же в конце концов
видел из вас во мне
больше,
чем просто тело?..
Что, не поется?
А ты -
пой.
Да вот, сумей.

***
Мне кто-то сказал, что поэты должны быть гонимы.
Пусть это не значит, что все, кто гонимы, - поэты.
Нас гонят этапом сквозь тусклую, серую зиму,
А мы даже силимся видеть осмысленность в этом.
И черные ветки, набившие в небе мозоли,
И воздух простылый со вкусом привычных оскомин.
Мы учимся жить, избегая и воли, и боли,
И веры, и страха - а что же останется кроме?
Затихла земля под толстенною снежной коростой,
Затихла река, позабывшая прочно о лете.
Мы просто гонимы - хотя быть гонимым не просто,
Мы просим ответа на все - только что нам в ответе...

***
Есть люди, чья фамилья - "Доутра".
И утро с ними - вовсе не утрата,
а просто кофе, йогурт и "Пора!",
мороз, метро, "когда-нибудь" - "когда-то".
Есть люди, чья фамилья "Череззагс".
Цветы, скандал, курортные аллеи,
кастрюли, веник, пара милых плакс,
машина, валидол и юбилеи.

...Есть люди, чья фамилья - "Навсегда".
Жить за двоих, а жизнь - как "одиночка".
Боль, как вода. И горе не беда.
И строчка, строчка, строчка, строчка... точка.

***
тает снег, и обнажает кости
выгнившей земли, и плеши, раны.
робко зацветает на погосте
верба. как всегда, немного рано.
первая весна подобна тризне.
говорят, что так всегда бывает:
от любви, несовместимой с жизнью,
саркастичная весталка оживает.

***
я трясусь
на разбитом артритом трамвае
по стальным,
обреченно-прямым колеям.
еду невесть куда,
и откуда - не знаю.
А кондуктор:
"Просите - и сбудется вам".
За билет мной уплачено
точно и звонко,
как за веру, надежду,
любовь и весну.
и звонок дребезжит
неожиданно тонко
приникающим тщетно
к слепому окну.

***
триста сорок четыре остывших в мученьях звезды
превратились однажды в безучастно-черные камни.
только Млечным путем, не сбиваясь с небесной бразды,
пролетел кем-то брошенный белый бумажный журавлик.
все живущие - пленники, точно синица в горсти,
между болью огня и холодной усталостью тлена.
отпусти меня, Бог. из Своей благодатной горсти - отпусти
журавлем белоснежным, избегнувшим теплого плена.

Завещательное

Я знаю, обо мне не пропоют
смешным тщеславным слогом антологий.
Я никому не объясню, что не верблюд:
меня, волчицу, вечно кормят ноги.
Ни сборников не будет, ни газет,
ни перебранок в профильном Союзе.
И ни один мой "пламенный куплет"
не переложат чехи и французы.
По долгу службы хлюпая в платок, -
"Писала как жила, легко, на воле," -
не изречет чиновный поэток.
А что ж останется?
Стихи.
"Чего ж вам боле?"

***
В вечер пятничный время вплетает
сердца Вечного Града бие-
нье, незримо ступая
по затихшим камням Тальбие.

***
Черепичные крыши - все выше
по холмам прямо в небо. Под ним
где бы я ни была, я услышу
голос твой, Иерусалим.
Город-сон опускает мне веки
и разлукой карает, любя...
Пусть мне счастье изменит навеки,
если я позабуду тебя.

***
Отрасти себе крылья,
любимая.
Отпусти, отпусти их,
как волосы.
Непонятная.
Невыразимая.
Я хриплю тебе,
спавший с голоса,
я шепчу тебе
жарким шепотом,
я ласкаю
дрожащими пальцами...
Ну не будь же
такой жестокою,
моя нежная,
злая скиталица.
Не смотри на меня
так затравленно,
над усмешкой
надсадно-язвительной.
Отрасти себе крылья,
славная.
Улетай.
Так легко
и стремительно...

февраль-март 2005