03.10.02
In Memoriam. Гостиница «Москва», или Повесть о первом свидании

Сносят «Москву». Что с этим поделаешь – облеченный властью становится олицетворением Рока, и простым смертным остается только смириться с неизбежностью перемен. Даже если бы я, скажем, набралась глупости и, собрав митинг человек эдак в пятьсот, устроила бы пикет под главным оплотом сталинского ампира и ностальгических воспоминаний москвичей и гостей столицы, - ничего, кроме милицейского «обезьянника» для меня лично и моих сподвижников, это бы не дало. Прежде всего в мире командуют деньги, потом политики, которым этими деньгами платят, а потом… а потом больше никто. Народ безмолвствует, как в телевизоре с выключенным звуком.
Я очень не люблю две вещи на свете – когда сносят красивые или чем-то мне памятные дома и когда рубят живые деревья. Соображения целесообразности не утишают моей боли.
«Москву» в детстве я не замечала, хотя основным маршрутом провинциально-воскресных прогулок моих родителей в моем обществе была улица Горького с заходом в кафе-мороженое «Космос» - после стояния в получасовой очереди у входа: там были круглые холмики мороженого в жестяных креманках, тепловатая «Фанта» в тонкостенных, круглых же, стеклянных стаканах с узкими белыми полосками по ободку и меню, напечатанное на машинке; но главное – стены там были сплошь покрыты голубыми стеклянными шариками, вдавленными в цемент. Выковырять один из них было моей заветной и несбыточной мечтой.
«Москва» была слишком большая и серая, как осенние облака, и потому словно растворялась в воздухе.
Но однажды, в силу до сих пор не до конца ясных мне причин, мой отец, который очень меня любил и которого я в те годы обожала с такой же страстью (а было мне тогда лет шесть или семь), ушел из семьи тещи (он со мной и моей матерью жили у нее) к своей матери. Вскоре он вернулся; но я была маленькая и думала, что теряю его навсегда. Когда в первое воскресенье после ухода он пришел ко мне с гостинцами (коробкой мармелада, как сейчас помню), бабка не пустила его в дом, я орала и плакала, но мое мнение в семье в расчет не принималось. Мне было больно, обидно и непонятно – имею ли я право любить папу, если мама, которую я люблю, его теперь не любит (как мне казалось).
Но в следующее воскресенье меня все-таки отпустили с отцом гулять в Москву. И это была странная и в какой-то мере страшная прогулка. Стояла ранняя промозглая, сырая и серая весна. Я ходила по улицам, по Кремлю и Александровскому саду, держа отца за руку и испытывая слишком сложные и тяжелые для ребенка чувства. Первое - вину и страх перед матерью, которой я «изменяла» сейчас, гуляя с папой без мамы и как бы при ее скрытом неодобрении (с тех пор все свои отрочество и юность я так и не избавилась от этого чувства, убивающего радость прогулок вдвоем с отцом).
И второе, еще более страшное: чувство длящейся потери. Это было как бы накануне расставания навсегда, и я, шести- или семилетняя девочка, чувствовала, как протекают сквозь меня минуты, и их все меньше и меньше, и папа еще рядом, он пришел ко мне, хотя ушел от «нас» (как говорила мама). Но он будет отдаляться и отдаляться, и уйдет насовсем, и я больше его не увижу. И (втайне) – может, и к лучшему, потому что видеться ТАК слишком больно.
Мне очень хотелось плакать, но я, никогда не отказывавшая себе в этом удовольствии, не плакала и даже поддерживала беседу. Не знаю почему; наверное, я подсознательно чувствовала, что отцу плохо и без моих слез, а также то, что, стоит мне зареветь, и я уже не остановлюсь, и вместо свидания с папой получится нервная истерика (мне трепали нервы уже не впервые, и о подобной возможности я знала хорошо).
Мы шли по брусчатке к выходу из Кремля в Кутафьей башне, и отец спросил меня, куда бы я хотела пойти есть; он хотел пойти в «Огни Москвы», где я никогда не бывала, а у него, возможно, это место с чем-то было связано. «Посмотришь на ночную Москву, это так красиво!». Я сказала, что хочу пойти в «Космос», потому что там мороженое. «В «Огнях Москвы» тоже есть мороженое, я закажу тебе», - сказал папа. «Но там, - призналась я в тайной мечте, - есть шарики. В стене. Стеклянные. А вдруг я смогу выковырять один?».
И тут случилось Чудо. Отец нагнулся, быстро, я даже не заметила за чем. Но что-то оказалось в его сжатом кулаке.
«А если, - сказал он, - я сейчас дам тебе такой шарик, ты пойдешь со мной?». «Не может быть,» - ответила я, к тому моменту уже не верившая в хорошие чудеса. «Но все-таки?» - «Пойду!» - ответила я. Он протянул руку, и в его широкой и по-мужски красивой ладони я увидела зеленоватый стеклянный шарик…
«Он у тебя был с собой!» – не поверила я. «Нет, я его только что нашел, в щели между камней,» - ответил отец. Я не знаю до сих пор, было ли это правдой или просто папа знал меня тогда лучше, чем я могла себе представить, и запасся шариком заранее. Я не знаю и не пытаюсь узнать, чтобы не разрушать чуда. И потому, что мне до сих пор грустно вспоминать тот день. И потому, что отец изменился, и я изменилась, и ничего уже нельзя вернуть.
И мы пошли в «Огни Москвы», и я чуть-чуть робела, потому что папа сказал, что лифт скоростной. И там, в светлом зале, с хрусталем, серебром и льняными скатертями, я сидела за столом как взрослая и ела вилкой говяжий язык с привкусом слез, и сказала папе, что у нас прямо как свидание и я прямо как его дама. И он грустно и строго ответил: «Ты не моя дама, ты моя дочь».
Наверное, он думал о моей матери, а может – о чем я не знаю и никогда не стала бы спрашивать – о ком-то еще; он был совсем молодой, как я сейчас понимаю, - ему еще не было тридцати, - и довольно интересный (что я понимала всегда) мужчина. Молодой одинокий мужчина, у которого не складывается семейная жизнь, но который любит свою маленькую дочь и кормит ее мороженым в дорогом кафе – и именно это настраивало трапезу на грустный, какой-то не по-детски прощальный лад. Напоминающий последнее свидание разлученных навсегда.
Какое оказалось мороженое, я не запомнила. Наверное, и не заметила.
Потом мы вышли на знаменитую «огнемосковскую» террасу с видом на Кремль. И действительно, в темно-синем воздухе горели какие-то огни, и рубиново полыхали кремлевские звезды, и светились за спиной разноцветным неоном расположенные веером длинные лампы. Но все это было не главное, совсем не главное…
Больше я никогда не была в кафе «Огни Москвы». И вообще в гостинице «Москва» не была (если не считать магазинов, притулившихся в цоколе).
И видимо, уже больше никогда туда не вернусь.


вернуться назад..